Мне нравилась их, конвоиров, обходительность. Не то чтобы я хотел находиться с ними все время, но понимание собственной важности меня всегда занимало в людях. А они, безусловно, чувствовали себя важными. И не догадывались, что я за ними наблюдал. Я следил за их мыслями, анализировал их жизнь, существо. Анализировал и себя под их воздействием, себя в новой среде.
В автозаке было темно. В клетке автозака сидело около пяти человек. Или больше.. Я не хочу сказать, что полиция ради своей потехи сажает людей в автозаки, ничего подобного. Люди, очевидно, попадают туда по каким-то нарушениям. Люди здесь напоминали животных, консервы, опилки в сарае, ящики в гараже, но не людей. Люди не могут так обращаться с другими людьми. В своей изначальной максиме. А другие не могут или не должны позволять себе подобное обращение.
Конвоир открыл крохотную дверь и, легонько подтолкнув меня, сказал, чтобы я занимал темное место в углу автозака. Не знаю, как описать место, которое служит заключенному его временным убежищем во время поездки в автозаке. Тьма здесь была кромешная. Но это было полбеды. Здесь уже находился человек. Я понял это, когда моя задница расположилась у него на колене. Думаю, мы оба в этот момент испытали отвращение. Знакомство без церемоний, что называется.
- Курить есть? –спросил он, еще не узнав моего имени.
- Нет, но есть перекусить. Хлеб и плавленый сыр. Будешь?
- Давай.
Я отломал кусок хлеба и сыра и дал ему. Я слышал, как он жевал. В абсолютной темноте. Я тоже взял кусок хлеба и сунул в рот. Лица его я, разумеется, не видел. Это был первый человек в моей жизни, с кем я ел, с которым я не был знаком и которого я даже ни разу видел. Это был неожиданный и весьма странный опыт. Абсурд, но прежде друг друга не узрев, мы никогда с ним больше не увидимся, однако память об этом человеке из автозака я пронесу через всю жизнь.
Автозак заглох, ознаменовав наш приезд. Поочередно, словно каких-нибудь тунцов из сети, нас достали из автозака и провели во внутренний дворик спецпреемника. Во дворе уже стояли около тридцати, ожидающих размещения в камерах задержанных. Они самовольно раздробились на небольшие, по пять-семь человек группы и стояли как вкопанные, лишенные всякого смысла. Кто-то, впрочем, сидел на корточках. Здесь мне впервые стало не по себе. Силовики: конвоиры, следователи, омоновцы меня не пугали, скорее наоборот – развлекали. Они составляли иную, отличную организацию людей и сполна ей были. А вот задержанные вызывали больший страх: мало ли кто и что сделал перед тем, как попасть сюда. Мы все стояли как гладиаторы на арене Колизея: сильные, уверенные в себе победители, но рабы. Спустя несколько минут на крыльце петухом показался полицейский и рукой пригласил нашу мини-группу. Человек двадцать вошли в спецпреемник и расположились на лестничной клетке между первым и вторым этажом. Я стоял почти у самой входной двери, замыкая эту живую цепочку. Полицейский почему-то оставил нас, уйдя на второй этаж. Люди не стеснялись рассматривать друг друга. На их лицах читалось одинаково ощущение беспокойства, бессмысленности пребывания здесь, ошибки. Двадцать человек казались приговоренными к безысходности.
На лестничной ступени лежал пакет, в него были собраны личные вещи нескольких задержанных, стоящих здесь. Парень, ко всему общему удивлению остальных запустил руку в пакет и начал там сновать в поисках чего-то. Он достал из пакета пачку сигарет и закурил. Он курил, делая быстрые короткие затяжки. Его волнение передалось и мне. Наверное, во многом потому, что мне приходились смотреть за входной дверью и сообщить при идущем полицейском. Так, поневоле я был втянут в соучастники. Или в помощники. Один черт – мне это не нравилось. Но не предупредить – значит сдать, хотя вряд ли кого-нибудь я тут считал «своим». Он предложил сигарету рядом стоящему, тот жадно ее взял и сунул себе в рот, тут же принявшись выпускать дым. Потом передал другому. И так по кругу. Со второго этажа послышался звук открытой двери. Увидев дым, полицейский строго спросил, кто курил. Никто не ответил. – Еще раз спрашиваю: кто курил?! – Я, - сказал тот, кто курил. – Где ты взял сигареты? - подойдя к нему, спросил полицейский. – В пакете. - Какого черта ты туда полез? Кто тебе разрешал?– Но это наши вещи. – Это общие вещи. – Но сигареты мои. – Они были у тебя отняты, ты не имеешь права лазить в чужих вещах. – Слушай, не лечи меня, а, это мои сигареты, чужие вещи я не брал. В ответ последовал удар кулаком в живот. «Сука», протянул парень согнувшись.
Спустя пять минут мы стояли в коридоре на втором этаже. - Руки назад, лицом к стене-, прозвучал приказ. Мне послышалось «лицом к спине». Жаль, что они здесь не развлекались, отдавая такие приказы – выиграли бы все. Мы были вынуждены уткнуться в стену, на которой висела всякая информационная ерунда медицинского и санитарного толка, сродни той, что висит в каждой украинской и постсоветской больнице. Плакаты с инструкциями как спасти утопающего или как оказать потерпевшему первую помощь. Конечно, это все важно, но на кой черт в изоляторе информация об утопающих. Все, что здесь ассоциируется с озером, рекой или морем – это мечты или воспоминания заключенных в своей свободной жизни. Я почему-то вспомнил, как научился плавать по-собачьи. Отвратительное умение, отвратительная формулировка. Лучше тонуть, чем плавать по-собачьи.
Стоя в шеренге людей, держа руки сзади и смотря в стену, я чувствовал себя максимально подавленным и ущемленным. «Ограничение свободы» - теперь я буквально понимал и чувствовал эту формулировку. «Не переговариваться», «не вертеть головой», «не поворачиваться». «Не», «не», «не». Удивительно, как легко один человек повинуется другому. Не важно, что их разделяет, или, объединяет правовое поле. Все это странно и фальшиво. Но это повиновение, то есть - отсутствие бунта, возражения есть признание вины? Страх? Признание главенствования другого человека над тобой? Новый опыт? Смирения репетиция? Я стоял и понимал лишь, что это действительно происходит со мной. Здесь и сейчас.
Поочередно нас вызвали в кабинет, где интересовались нашими болезнями. Никакого искреннего участия, разумеется, не было – работники изолятора страховались, если ты вдруг решишь умереть в камере от эпилепсии.
Затем мы разделись догола, вещи лежали у наших ног. Полицейский, проходя мимо каждого и заглядывая в глаза, просил присесть несколько раз.Насколько мне хватило смекалки, голыми нужно было приседать затем, чтобы вдруг в твоем заднем проходе не было утаено ожерелье из жемчуга в пятьдесят пять карат или унция кокаина. Полицейский посмотрел на мой свитер, утонувший в цветах, с помпонами и надписью «Timeforfun» и сентенциозно покачал головой, как бы говоря «Когда они уже одумаются?».
